Депрессия- наша общая тайна
(Часть первая)

Эндрю Соломон
Стенограмма выступления на  TEDxMet конференции в Metropolitan Museum of Art в Нью Йорке в октябре 2015г.

«Случились похороны в голове моей,
И плакальщики взад-вперёд ходили.
Всё топали, пока не стал ясней
Весь смысл того, что там происходило.
И лишь расселись, служба началась,
Похожая на бой всех барабанов.
Всё грохотала, до тех пор, пока
Ум не окутал безразличия саван.
Мне было слышно, как подняли гроб,
Как треснула моя душа под гнётом
Свинцом окованных, знакомых мне сапог,
И воздух зазвенел прощальным звоном.
Так, словно небо колоколом было,
А бытие собой являло острый слух.
И тишина, и я… Чужие миру,
Истощены и одиноки. Вдруг…
Опоры больше нет, мой разум сломлен,
И я, сорвавшись с края, вниз лечу,
На дно реальности, и, ударяясь больно,
Сознание своё, как свет, гашу».

Мы узнаём депрессию через метафоры. Эмили Диккинсон описывала её с помощью языковых средств, Гойя с помощью образов. Одна из главных целей искусства — описать это культовое состояние.
О себе я всегда думал как о крепком человеке, который способен выжить, попав в концентрационный лагерь.
В 1991 году я прошёл через ряд утрат. Умерла моя мать, я расстался с любимым человеком, переехал обратно в США после нескольких лет заграницей. И всё, через что я прошёл, не затронуло меня. Но тремя годами позже, в 1994-м, я понял, что теряю интерес практически ко всему. Я не хотел делать ничего из того, что раньше мне хотелось, и я не знал почему. Противоположность депрессии не счастье, а жизненная энергия, и именно она покидала меня в тот момент. Мне было, чем заняться, было очень много работы. Я приходил домой, видел красный огонёк на автоответчике, но вместо того, чтобы радоваться звонкам друзей, я думал: «Скольким же людям надо перезвонить». Или я решал пообедать, но потом думал, что для этого надо достать еду, положить на тарелку, порезать, пережевать и проглотить. Это было для меня подобно Крёстному пути.

Во время обсуждения депрессии из виду часто упускается то, что ты понимаешь всю её нелепость.</strong >
Ты знаешь, как нелепо всё то, что ты испытываешь. Ты понимаешь, что большинство людей прослушивают сообщения, обедают, принимают душ, выходят из дома, и это вовсе не подвиг, но ты по-прежнему в тех же тисках и не видишь способа ослабить их.Я понимал, что стал меньше делать, думать и чувствовать. Это было что-то вроде небытия. А затем пришла тревога.

Если бы мне сказали, что в следующем месяце у меня начнётся депрессия, я бы ответил: «Если она закончится к ноябрю, пусть приходит». Но если бы мне сказали: «В следующем месяце ты испытаешь острую тревогу», то я бы предпочел вскрыть себе вены, чем пройти через это. Это чувство было постоянно со мной, похожее на то, когда вы идёте, поскальзываетесь или оступаетесь, и земля вдруг начинает приближаться. Только длилось это не пол секунды, как должно бы, а шесть месяцев. Это так, словно вы постоянно боитесь, но даже не знаете чего. И всё дошло до того, что существование стало казаться мне слишком болезненным, и я не покончил с собой только потому, что не хотел причинять боль другим людям.

И в итоге, проснувшись однажды утром, я думал, что меня хватил удар, потому что я был абсолютно недвижим. Я лежал, смотрел на телефон и думал: «Случилась беда, мне надо позвонить и попросить о помощи», но не мог протянуть руку, чтобы поднять трубку и набрать номер. Так я лежал и смотрел на телефон в течении целых 4-х часов, пока он не зазвонил. Каким-то образом я поднял трубку, это был мой отец, и я сказал: «У меня серьёзные проблемы. Нужно что-то с этим делать».

На следующий день я начал принимать лекарства и стал посещать психиатра. А ещё я задумался над ужасным вопросом: если я не стойкий человек, который выжил бы в концентрационном лагере, тогда кто я? И если мне приходится принимать лекарства, приближают ли они меня к самому себе, или делают другим человеком? И если они делают меня другим, то как я отношусь к этому?

Я начал борьбу, имея два преимущества. Первое: объективно говоря, я жил неплохой жизнью, и если я поправлюсь, то по другую сторону меня будет ждать то, ради чего стоит жить. И второе: у меня была возможность получить хорошее лечение. Но тем не менее, я шёл на поправку и вновь срывался, поправлялся и срывался, поправлялся и срывался, и в итоге я понял, что буду принимать лекарства и посещать психиатра вечно. И я задумался: «А проблема в химии или в психологии? И какое лечение ей нужно — химическое или философское?». Я не мог понять, что это было. А потом осознал, что у нас недостаточно сведений ни об одной из этих сфер, чтобы дать полное объяснение. И лечение лекарствами, и психологическое лечение помогают. Так же я понял, что депрессия засела в нас настолько глубоко, что стала неотделима от нашего характера и личности.

Я хочу сказать, что средства от депрессии, которые мы имеем, ужасны. Они не слишком эффективны, безумно дороги, и полны бесчисленных побочных эффектов. Они разрушительны. Но я так рад, что живу сейчас, а не 50 лет назад, когда лечения вообще практически не существовало. Надеюсь, что ещё 50 лет спустя люди, услышав о том, как лечили меня, ужаснутся от того, что кто-то испытал на себе действие столь примитивной помощи.

Депрессия — это надлом любви. Если вы были женаты и думали: «Если моя жена умрёт, я найду себе другую», то это не та, известная нам любовь. Не бывает любви без ожидания её утраты, и это предчувствие отчаяния выступает сближающим фактором.

Есть 3 вещи, которые люди часто путают: депрессия, горе и печаль.

Горе — это реакция. Если вы потеряли кого-то, были невероятно несчастны и спустя 6 месяцев всё ещё полны печали, но всё же справляетесь чуть лучше, то это, скорее всего, горе, и, скорее всего, оно само изживёт себя до некоторой степени. Если вы пережили колоссальную утрату, были разбиты и через 6 месяцев так же не можете справиться с этим, то это, скорее всего, депрессия, которую запустили бедственные события. Траектория многое нам открывает. Люди думают, что депрессия — это просто грусть. Но это намного, намного больше, чем печаль, и больше, чем горе, при меньших на то причинах.
Депрессия — это намного, намного больше, чем печаль,
и больше, чем горе, при меньших на то причинах.
Когда я решил понять, что такое депрессия, и опросить людей, испытавших её, я обнаружил, что существуют люди, которые, казалось бы, испытывали то, что называют сравнительно лёгкой депрессией, и которых она, тем не менее, вывела из строя. И были другие люди, переживавшие то, что они называли очень жестокой депрессией, и жившие, тем не менее, неплохо в моменты между её приступами. Я решил выяснить, что делает некоторых людей более стойкими, чем других. Каков механизм, позволяющий людям выживать? Я опросил множество людей, страдавших депрессией.

Один из первых опрашиваемых описал депрессию как медленное умирание, и мне нужно было это услышать на раннем этапе, так как это напомнило мне, что медленное умирание в итоге ведёт к самой смерти, а это серьёзное дело. Это главная причина беспомощности во всём мире, и люди умирают от этого каждый день.

Одной из тех, с кем я поговорил, пытаясь понять суть проблемы, была близкая подруга, которую я знал много лет, и с которой на 1-м курсе колледжа случился психотический эпизод, погрузивший её в тяжёлую депрессию. У неё было биполярное расстройство, или маниакальная депрессия, как это называли тогда. Она неплохо справлялась, годами принимая литий. А потом вдруг она отказалась от лития, решив посмотреть, как справится без него. У неё случился новый психоз, она вновь впала в депрессию, худшую из тех, что я видел, во время которой она сидела в родительской квартире, почти в полном оцепенении, не двигаясь целыми днями. И когда я спросил её о том, через что она прошла в первый раз, — она поэт и психиатр, Мэгги Роббинс — я спросил её, и она ответила: «Чтобы занять разум, я вновь и вновь пела песню «Куда исчезли все цветы». Я пела, чтобы не слышать, что мой разум говорит мне: «Ты ничтожество. Ты никто. Ты не заслуживаешь жизни». И в тот момент я начала думать о самоубийстве».
В депрессии вы не думаете, что вас опутала серая вуаль и что вы видите мир сквозь пелену плохого настроения.
Вы думаете, что вуаль исчезла, вуаль счастья пропала, и теперь у вас открылись глаза. Проще помочь шизофреникам, которым кажется, что внутри них сидит что-то чужеродное, что нужно извлечь. С людьми в депрессии сложнее, ведь нам кажется, что мы знаем правду. Но правда лжёт.
Я зациклился на предложении: «Но правда лжёт». Общаясь с депрессивными людьми, я обнаружил, что они полны бредовых впечатлений. Они говорят: «Никто не любит меня».Ты отвечаешь: «Я люблю тебя, твоя жена любит, твоя мать любит тебя». Ты готов всё это сказать большинству людей. Но люди в депрессии говорят: «Это неважно, все мы в итоге умрём». Или: «Между людьми не бывает истинной близости. Мы в западне собственных тел». На это вы отвечаете: «Это так, но сейчас надо решить, чем позавтракать». (Смех) Бóльшую часть времени они демонстрируют не болезнь, а проницательность, и некоторые находят впечатляющим то, что многие из нас лучше понимают жизнь, и это не очень отвлекает нас. Мне понравилось одно исследование, в котором группу людей в депрессии и группу людей не в депрессии попросили поиграть в видео игру в течении часа. По его истечении их спросили, скольких маленьких монстров по их мнению они убили. Группа людей в депрессии обычно отвечала с отклонением в пределах 10%, а люди без депрессии в 15-20 раз увеличивали количество монстров, — (Смех) — убитых ими.

(см. Депрессия — наша общая тайна. Часть вторая)

Источник: www.ted.com

 Depression, the secret we share